Социальные трансформации последнего десятилетия в России не могли не отразиться на принципах формирования государственной политики в области регулирования межнациональных отношений.

Раньше для советских этнографов основной категорией, которая использовалась, была категория «этнос». Этнос всегда имел корни. Считалось, что эти корни скрыты в истории. Существенное значение придавалось наследию материальной культуры народа. Чтобы народ имел право быть этносом, ему необходимо жить на своей земле уже очень длительное время. В соответствии с принципом корня складывалось и федеративного устройства, скрепленная принципами интернационализма и дружбы народов.

Естественно, что поскольку советская идеологическая доктрина показала свою полную несостоятельность, встала серьезная проблема обоснования принципов отношений между Российским государством и населяющими его территорию народами. Для того, чтобы заполнить этот вакуум 15 июня 1996 года Указом Президента Российской Федерации № 909 была утверждена Концепция государственной национальной политики Российской Федерации.

Утверждение Концепции сопровождалось широкой дискуссией, как в центре, в кругах московской политической элиты, так и в регионах, в среде этноинтеллигенции. (1) Было высказано немало интересных мыслей; например, была озвучен целый ряд этнофутуристических идей. Однако, возобладала тенденция следования западной, в частности, американской традиции понимания природы этнических процессов. «Новые западники» предложили не изобретать в очередной раз велосипед и просто перейти к этнологической парадигме, господствующей сегодня на Западе. Суть парадигмы состоит, в нашем изложении, в следующем:

Этничность воспринимается как своего рода субстанция – как ресурс - капитал, аналогично денежному, информационному капиталу и т. п. Появляются люди, которые хотели бы капитал этничности присвоить, этакие предприниматели от этничности. Собирается активная группа, которая формирует миф о народе, в котором реальность довольно тонко переплетается с поэтическим вымыслом. Потом этот миф в соответствии с капиталистическими законами развертывается в рекламную кампанию. Если люди верят в этот миф, а так как правило и случается, то этничность мобилизуется на нужды инициаторов и авторам мифа открывается доступ во власть. Причем они, присвоив себе право представлять интересы народа, сами оказываются этому народу неподконтрольны (2). Думается, проблема здесь в рассогласованности систем.

Вопрос о взаимодействии политической системы и этничности всегда оставался проблематичным. Как показано выше, этничность не находит пока адекватного отражения в политических процессах: может быть поэтому государство предпочитает обойти формы других систем, например этнической, используя формы только своей системы – политической? Но в политической системе основная форма этничности – это нация как все населения государства. Именно она и только она признается субъектом волеобразования. Существуют и другие политические формы существования этнических общностей, такие как титульная нация, многонациональный народ, национальные меньшинства, диаспора. Но их наличие используется сегодня в основном как механизм, позволяющий вытеснить претендующие на участие в политической жизни региональные силы из процессов борьбы за власть. При этом принимается во внимание вроде бы справедливый резон: до настоящего времени нет форм адекватного представительства национальных интересов. Интересами злоупотребляют (3). Однако, из этого факта российские государствоведы делают парадоксальный вывод, что раз нет адекватных форм в политической сфере, следует вывести национальны вопросы за рамки политического, заключая их в рамки национальной культуры. Этничности отказывают в ее понимании как политической категории. Происходит подмена фактического поля этничности. При этом руководствуются вроде бы благими намерениями сохранения этой национальной культуры, причем культуры в ее понимании в самом широком из 200 существующих определений - культуры в дихотомии с природой, культуры как национально окрашенного мира человека и общества. На деле, когда встает вопрос о практической реализации планов сохранения национальной культуры, исходят из узкого понимания культуры – национальной культуры в составляющих ее элементах: в сохранении языка, традиций и обычаев, в т. ч. праздников и т. п. В частности, в таком понимании этот термин используется в Федеральном законе «О национально-культурной автономии».

Национальные интересы оказываются выброшенными из политической сферы жизни общества. А если интересы не выражены политически, то они игнорируются в политических процессах - их как будто и не существует. Однако, неудовлетворенные интересы не исчезают бесследно. Они проявляются, в частности, через накопление социальной напряженности (4), ставя тем самым перед системой непреодолимые препятствия для развития. Это свидетельствует, на наш взгляд, о том, что этнические проблемы в политической системе России остаются не разрешенными.

Таким образом, было бы справедливым сделать общий вывод, что в последнее время особенно четко видно, что в отношении этничности в российской государственной политике возобладал рационалистический подход (5). Некоторые причины укоренения рационализма в государственной политике, как нам представляется, достаточно прозрачны: вероятно, для власти удобно, если все население государства составляют люди одной национальности - гораздо проще управлять гомогенной системой; аналогично: гораздо проще управлять, если понять природу этничности как отвечающую рациональному представлению о мире – чиновнику никогда не объяснишь, что скрывается, к примеру, за метафорой «душа народа».

Только вот встает вопрос: насколько прочной окажется власть, если допустить, что в своем понимании природы этнических процессов она может ошибаться? Вопрос не праздный, особенно если вспомнить о той ситуации, которая сложилась на сегодня в Чечне.

Наиболее востребованной сейчас, на переломе тысячелетий, и это подтверждают анализ современных этнических процессов в России, продолжает оставаться формообразование этничности в политической сфере, здесь то и следует ожидать, по нашему мнению, прорывов в освоении ресурсов мобилизованной этничности.

Примечания:
1. Например, 15-16 января 1996 года в Ижевске была проведена Всероссийская научно-практическая конференция «Механизмы реализации Концепции государственной национальной политики Российской Федерации: региональный опыт». [Обратно]
2. Подробнее см., например: Ресурсы мобилизованной этничности. – М. – Уфа, 1997, 1-2 т. (В книге собраны материалы II Конгресса этнологов и антропологов России), а также: Тишков В.А. Очерки теории этничности. – М., 1997. [Обратно]
3. Действительно, как показывает опыт национально представительства в финно-угорских республиках России, этноэлита очень часто использует свой этнический капитал вопреки, а иногда и прямо против интересов своего народа. Впрочем, люди это тоже видят. Например, в Удмуртии национальное общественно-политическое движение «Удмурт Кенеш» неуклонно теряет голоса избирателей, снижается тем самым и общая доля коренного населения в парламенте республики. Если в 1991 году в Верховном Совете Удмуртской Республики было 25 % удмуртов, то в 1995 году в Государственном Совете Удмуртской Республики 17 %, а в 1999 году всего 11 %. [Обратно]
4. У разных народов эта напряженность проявляется по-разному. Для тюрок характерно, по нашим субъективным наблюдениям, накопление внешней агрессии, особенно по отношению к представителям других народов, финно-угры, напротив, направляют агрессию внутрь, в себя. Не случаен, вероятно, в этой связи такой высокий процент самоубийств у финно-угров. [Обратно]
5. Указанные факты подтверждают этот вывод в той же мере, как подтверждают и сомнения в разумности осуществляемой политики. [Обратно]

 
Fenno-Ugria Infoleht, 2000, nr 1 (21) © SURI, 2000