Panel 4. Finno-Ugric Peoples and Czarist Russia
Секция 4. Финно-угорские народы и царская Россия

Др. Антал БАРТА
Будапешт

Русское государство и восточно-финские общины

Мое изложение ограничивается удмуртами и марийцами.

После неудач политическими методами овладеть землями казанского ханства, в 1552-1557 гг. Иван IV рядом военных действий присоединил Казанские и Вятские земли к Московской России. Поданными империи стали и финноязычные марийцы и удмурты. Коренные жители Казанской и Вятской земель с давних пор имели контакты с русскими. Марийцы и удмурты не имели своей государственности. Из их среды выделились мелкие князя, они на службе татарского ханства собирали натуральный налог - ясак для ханской казни. Эти князьки быстро сошли со сцен. А XVII в. для русского государства также оказался напряженным, иррациональная политика Ивана IV привела Московию к краху. Всего около 6 % крестьянских хозяйств могли спражиться с обложениями. Удмуртам и марийцам не посчастливилось с новой властью. Имперская русская администрация за вею историю не была расположена к национальным интересам восточно-финских поданных. Они были интересны для нее только как налогоплательщики.

Русская администрация до петровских реформ сохранила старое деление на Вятскую и Казанскую земли, Петр I в 1708-1715 гг. ввел губернскую систему, которую Екатерииа II в 1760-70 гг. совершенствовала. Удмурты и марийцы вошли в Вятскую и Казанскую губернии.

Финансовый голод государства был ненасытным. С введением единонаследия в 1714 г. увеличилось число душ мужского пола, которые были исключены из наследства, они вынуждены и обязаны были устроиться на поприще чиновника или офицера, получив оклад по табелю о рангах 1722 г. от государственной казни. Доходы по рангам отстали от нужд, поэтому среди чиновничества процветали казнокрадство и коррупция, пороки, унаследованные от предыдущих веков.

Удмурты и марийцы благодаря русской бюрократии вошли в орбиту письменной истории, о них возникала огромная масса разнообразных актов, составлялись они не на своих национальных языках, а на чужом языке, мало или вовсе не понятном для них.

Иван IV объявил 90 % всех восточных земель государственными и крестьян превратил в черносошных и ясачных. Частное землевладение допускалось только по казанскому Повольжю. Исключение получили только монастыри, возникшие с 80-х годов XVI в. по рекам Вятки И Чепци. На них и на созданную в 1720-22 гг. новокрещенную контору казанской епархии возлагалось обращение коренного населения в христианство. С Петра 1 и на всем протяжении всего ХVIII в. экзекуционные методы миссионеров не составляют светлые страницы истории русского православия и государства. Петр I ввел карательные методы по крещению удмуртов и марийцев. Крещения на всем протяжении ХVIII в. преследовали цели их руссификации, лишения их оригинальной идентичности.

Грамоты 1583 и 1588 гг. не только запретили татарам владеть землей, но и даже появляться на государственных землях. Добиться удаления татарских лихоимцов, однако не удалось, местные русские правители нуждались в услугах опытных сборщиков налогов. Эта мелкая татарская знать хорошо знала все населеинвые места вдоль рек и речек. И к тому же русское правительство ХVI-ХVIII вв. не отличалось организованностью. Впрочем, этот недостаток имеет глубокие корни в русской историй, исключение представляют только силовые структуры. Кроме сбора обложений, было предписано выполнить государственные работы, возведение закамской оборонительной линии и укреплений от Сарапула до Ижевска. Уральские заводы на удмуртской земле требовали рабочих. Заводская каторга распространилась на крестьян, живших от заводов в радиусе от 100 до 500 верст. Наказом уралського населения 1767 г. комиссией A.A. Вяземского и А.И.Светича и сенатскими обсуждениями вскрывались также ужасающие картины, что "едва смели донесть" о них. Петербургская Россия не могла избавиться от родимых пятен, унаследованных от Киевской и Московской Руси.

С жителей Вятской земли с 1588 по 1678 гг. по принципу "за все и за все" снималась сумма 500 руб., а в 1678 г. 1465 руб. в год. Ясак стал означать надел в среднем 4,5-9 десятин пахоты и 7-8 десятин сенокоса. С 1679-84 гг. вводилось подворвое, с 1724 г. подушное обложение мужских ревизских душ. Екатерина II всех крестьян Приуралья перевела в государственных, определив их обложение и обязанности. С 1750-52 гг. некрещенные инородцы облагались дополнительным налогом в 6 руб. 80 коп., от ревизской души. Государство ввело обязанность платить за свадьбу некрещенных и так же платить за пользование мольбищ некрещенных. Новокрещенные удмурты и марийцы на три года освобождались от обложений и обязанностей, их тяготы обязаны были нести их некрещенные сородичи. В ХVII-ХVIII вв. возникали удмуртские и марийские диаспоры далеко за пределами их земель, мигрировали целые общины.

Рост обложений мог бы стимулировать производительность крестьянских хозяйств. В условиях подсечного земледелия, при которых в 10-летнем цикле только 3 года были урожайными по сам 3 сам 5, весьма трудно было увеличить продукцию. Запрет кузнечного дела, введенный Иваном IV в южных землях удмуртов и марийцев вовсе исключал улучшение скромного земледельческого инвентаря. Удмурты и марийцы могли приобретать железные предметы по монополным ценам. Престиж удмурстких и марийских крестьян был приниженным по сравнению их русских земляков. Русские крестьяне, если не были староверами, свободно исповедывали свою веру, пользовались поддержкой священников, их национальному существованию и говору не угрожала государственная администрация. В ХVIII в. русские правительства, опиравшись на православие, стремились на изменение национального существа восточно-финских народов, но их языки вовсе не интересовали власть имевших. В противовес тенденции имперской национальной политики в Приуралье, во второй половине ХVIII в. зарождались первые научные попытки осознания удмуртского и марийского языков. С царствования Петра 1 зарождалась монолитность в регулярной армии и флоте, в ХVIII веке монолитность силовых органов стала решающим фактором во внешней и внутренней политике Петербургской России. Эта армейская монолитность формировала Татищева В.Н., служившего 21 год в армии, выполнившего военно-дипломатические поручения Петра 1. Он в 1734-37 гг. управлял казенными заводами на Урале на удмуртской земле и под конец своего поприща был губернатором в Астрахани, опять таки в инородческой среде. Татищев В.Н. крупный историк и теоретик обосновал теорию единства самодержавия, православия и народности. Под последней подразумевалась русская призванность, русское содержание Российской Империи. Армейские гарнизоны на восточно-финских землях, армейские команды, расквартированные в провинившихся деревнях были атрибутами внутренней политики империи. Монументальный научный труд Татищева В.Н. ввел в умы, что финские народы издревле пополняли русский народ, причем с точки зрения русской истории их ассимиляция безболезненно. Как русские славянофилы в ХIX в. определили, финские племена не имели своей истории служат этнографическим резервом консерватизма в русской истории.

Жизнь вытребовала равновесие между финансовыми интересами и политикой национальной и религиозной унификации. Об этом равновесии местные власти и думать не могли, они понятия не имели о нем. Оно проявлялось медленно и в долгое время. Во второй половине ХVIII в. около 50 % населения Приуралья, 1.203.000 душ составляли инородцы, в их числе удмурты и марийцы. Последние поставляли огромный доход в казну. Для эксплуатации корабельного леса привлекалось 56.000 с лишним удмуртских и марийских мужских душ. Не все чиновники в высших эшелонах власти оказались способными к приспособлению к тонкостям шаткого равновесия. Губернатор, казнокрад Гагарин М.П. за грубое нарушение равновесия указом Петра 1 был казнен в 1715 г. Трудно предполагать, что неграмотные удмуртские и марийские крестьяне могли соблюдать имперское равновесие, которое легко нарушалось в ущерб монолитности. Удмурты и марийцы непрестанно ходатайствовали за отмену рекрутской обязанности, предлагав за нее выкуп. Незнание русского языка, православие, шомпол в руках капралов, неумолимость солдатской судьбы страшили их. И главное, новобранцы сплавлялись в армейский монолит империи. Люди, взятые в армию потерялись, стали чужими для своих. Сбором рекрутов имперская администрация нарушала интимную сферу быта, подорвала потенциальные и существовавшие брачные связи, одну из святынь национального бытия восточно-финских народов.

Шаткое равновесие как сумма взаимодействия многих видимых и скрытых факторов было действенным. К концу ХVIII в. число удмуртских и марийских душ примерно удвоилось. Удмуртские податные души с 21,5 тыс. в 1717 г. в 1795 г. составляли уже 148 тыс. Судоходная речная система способствовала хозяйственным общениям, по берегам выросли торговые склады, торжки и торжища. В конце ХVIII в. более 1,5 тыс. водяных мельниц были в общинной собственности.

Имперские власти и политика не могли игнорировать крестьянские общины, традиционные институты коренного населения. В качестве первичных, важнейших клеток бытия, общины упоминаются уже в документах 1583-1588 гг. Русские власти не были поражены этими крестьянскими общинами. Общины существовали на всей территории расселения русских податных крестьян. Власти имели многовековой опыт по обращению с крестьянскими общинами. Многовековая практика в 1797 г. приобрела форму закона, Павел 1 признал крестьянское самоуправление как низшее звено имперской администрации. Это было разумным решением в пользу поддержания шаткого равновесия.

Однако, удмуртские и марийские сельские общины по сравнению с русскими обладали рядом отличительных черт и функций. Имеется огромный материал XVI-XVIII вв. по общинам, сведения о них разбросаны по самым различным по характеру документам. Пока отсутствует систематизация разрозненных упоминаний об этих важнейших для Приуралья национальных органах. Напомню некоторые отличительные свойства восточно-финских общин. Они не находились в помещичьей зависимости, помещик не мог отклонить их функции. Местные общины представляли иноязычный мир с выражениями, говорами, непонятными для русских властей. Общины были религиозными конгрегациями, они отправляли обряды и моления в семейных святилищах "куа" и в общинных и межобщииных молбищах, где собирались жители из нескольких общин, связанных традициями родства. Общины отстаивали свою юридическую, судебную компетенцию ж) всей полноте, в 1767-68 гг. добивались возврата всех их правовых функций, заявив, что русские законы и суды не понятны для них. Ограждали нехристианские брачные, семейные обычаи, общины не знали сиротство, они заботились о правах сирот, последних утаили от священников, чтобы они не отобрали малолетних детей в миссионерские школы. Такой сбор детей был предписан государством. В условиях северного, лесного земледелия коллективный труд сохранил свою силу, трудовая солидарность осталась нерушимой. Над чисто техническим, аграрным сотрудничеством между территориально соседними общинами превалировали солидарность и сотрудничество между общинами сородичами, которые находились друг от друга нередко на сотни верст. Это свойство возникло в результате отпочковываний, филиаций от отцовских общин. Существовала масса других, менее заметных особенностей, например: удмуртское винокурение, приготовление "кумышки" упорно нарушало государственную спиртную монополию, "кумышка" была не просто спиртным напитком, а атрибутом религиозных обрядов.

Среди общинных правил были такие, которые совпадали с государственными интересами. Власти требовали, чтобы на общинные и межобщинные должности выбирались "лучшие крестьяне", их обязанность бьла раскладка и сбор обложений в духе круговой поруки. И крестьяне и власти были заинтересованы в том, чтобы эти раскладки происходили в соответствии с "семянитостью и прожиточностью". В понимании этой практики возникали большие промахи в литературе советского времени. Предполагалось, что те "лучшие люди" из крестьян были мироедами, которые в угоду властям переложили непосильные обложения и тяготы на бедноту. На самом деле все получалось наоборот: именно лучшие общинники несли самые большие тяготы, они были лучшими хозяевами и пользовались авторитетом и доверием своих земляков. Они были избраны крестьянским парламентом. Старосты за свой труд получали 5-7 коп. с дворов, другие должностные лица 2-4 коп. за год. Переписи ХVIII в. отмечают, что удмуртские и марийские были "среднестарейные" крестьяне, безлошадных не нашлось. Крестьян с большим богатством было чрезвычайно мало, а общин много, из первых не хватало на все общины.

Русские крестьяне охотно просились в языческие по духу и инородческие по идентичности общины. Православные русские крестьяне убедились в их защитной силе и справедливости. Некрещенные общинники не принуждали своих православных земляков отправлять удмуртские и марийские моления. Да и не осмелились совершить такого. Итак, между не дружественными сторонами создался минимум шаткого равновесия, гарантия нормальной жизнедеятельности. Русская власть в чужой национальной среде обреклась бы на паралич, не имев сотрудничество со стороны инонациональной организации. Сила власти была на стороне имперского государства, она в любой момент могла сокрушать попытки силового сопротивления, это случалось во всех крестьянских смутах. Как отметил Вяземский A.A. сначала наведем порядок, восстановим рабское послушание и потом будем слушать жалобы. Восточно-финские народы с конца XVI в. не зачинили вооруженные волнения, но вовлеклись в них. Их прославленный миролюбивый, уступчивый и замкнутый характер держал их в стороне от крайностей. Удмурты и марийцы не могли опираться на опыт строительства своих государств, оплотом, фундаментом для сохранения своего национального самобытия в условиях царской политики, направленной к унификации иациоиальиой пестроты Приуралья, послужили их крестьянские общины. Имперская политика во всем ХVIII в. добиться желаемой цели не смогла, опиравшись даже на православие. Имперские власти недоумевали и раздражались от многих свойств общинного уклада восточно-финских народов. Чиновники, выросшие в среде монолитности и убежденные в ее рациональности не могли понять, почему общины, отделенные разумными административными

границами, и поэтому принадлежавшие разным компетенциям, упорно сохраняли формы солидарности и совместного действия, которые перепутали рациональные порядки монолитной власти. Почему общины Вятской губернии выполняли обложения по Казанской губернии и наоборот? Ведь это путало финансовые расчеты и статистику. Марийские и удмуртские общинники не понимали причины этой головной боли русских властей. Для них свой уклад реализовал их национальные принципы. Их фольклорные произведения и государственные акты об их укладе доказывают устойчивость и настойчивость их национальной идентичности. Им не к чему были линии-границы, проведенные на картах.

По проведенному контуру огромной проблемы ощущается, что русская власть на восточно-финских землях нашла исторический уклад национального бытия. Там не было вакума. Он был прошит общинными, родовыми, хозяйственными и религиозными-обрядовыми традициями. Российский государственный аппарат вынужден был сотрудничать с местным укладом для интересов получения доходов и живого труда в пользу казни. В России восточно-финские народы оказались среди первых подопытных субъектов, испытавших на себе неурядицы по ходу возникновения политики в национальной среде. Противодействующие силы сошлись на тонкую линию равновесия, где противоположные интересы находили пределы сосуществования. Огромная историография утверждает, что русское подчинение малых народов Приуралья в конечном итоге имело прогрессивное значение для этих народов. Контуры многозначные, оттенки разнятся. Однозначный вывод искажает положение вещей. Российская имперская власть укрепляла монолитность, она своими силовыми органами и православием противодействовала сохранению, укреплению пестрой национальной картины Приуралья. Она была неразборчива в средствах по сохранению, укреплению имперской русской супремации. Под и в противоположность этой супремации действовала сохранная сила общинного уклада удмуртов и марийцев. Благодаря ей выжили эти народы.

Общинный строй занимал большое место в русской историографии и публицистике, издавались капитальные сборники источников и работ и по восточно-финским сельским общинам, ценные сведения вовлекались в научный оборот.

Напомню работы Верещагина Г.Е. и Луппова П.Н. Мнения получали политическую окраску в XIX в., что не помогло научным разысканиям, проблема общин стала проклятой в аргументах противоборствующих сторон. В советский период замедлились и потом замерли работы по истории восточно-финских сельских общин. Крупный сборник источников, составленный Лупповым П.Н. еще в конце XIX в. вышел на свет только в 80 г. этого столетия. В трудах советского периода по истории восточно-финских крестьян, общины изображались как доказателсьво роковой отсталости, косности, низкого уровня сознания, утверждалось, что общины задерживали развертывание товарно-денежных отношений. В настоящем происходит национальное возрождение восточно-финских народов -по словам Гришкиной М.В. Труды Гришкиной М.В., Владыкина М.В. Никитиной Г.А., Айпатова Г.Н., Иванова А.Г. идут по пути раскрытия ценностей в истории восточно-финских народов. Никитина C.A. в своей книге по удмуртским общинам второй половины XIX в. отмечает, что община играла "большую роль в этностабилизирующих процессах". Удмуртский историк признает, что восточно-финские крестьянские общины охраняли и укрепляли национальное самобытие. Снимается проклятие с проблемы и душеспасительные аргументы советской историографии. Я видоизменяю вывод, данный Никитиной C.A.: не абстрактное понятие "процесс", а сельские общины управляли нациоиальной жизнью удмуртов и марийцев. Общинная проблема призвана к новой постановке и освещению.

В заключение я перехожу на другой горизонт. В скандинавских странах зародыши демократий, ее фундаментальный элемент -фольктинг (альтинг) возникли в сельских общинах, прошитых традициями родовых отношений. - Взгляд с нового горизонта на восточно-финские сельские общины обогатит науку по истории этих интересных и оригинальных структур.